Справка
Фамилия:      Аюпов,
имя:               Талгат,
отчество:       Гареевич
Год, число и месяц рождения: 30 августа 1939 года.
Место рождения: город Уфа. Башкирская АССР.
Национальность: татарин. Социальное происхождение: служащий.
Партийность: член КПСС с марта 1967 года, член ВЛКСМ с 1953 года.
Образование: среднее техническое и высшее экономическое:
Уфимский коммунально-строительный техникум, санитарно-техническое отделение (водопровод и канализация), с 1954 по 1958 гг., специальность – техник-строитель.
Всесоюзный заочный финансово-экономический институт, факультет — планирование народного хозяйства, с 1966 по 1971 гг., специальность -экономист.
Заочная аспирантура ВЗФЭИ, с 1982 по 1986 гг.
Владею: русским, татарским (разговорным), немецким (плохо даже со словарём).
Учёной степени, учёного звания не имею.
Научные труды и изобретения: книга «Этапы большого пути».1970 г. Уфа. 6,5 п.л.
Зарубежные поездки:
ГДР,  9-21 октября 1969 г., руководитель группы туристов.
Югославия, 30 июня — 12 июля 1977 г., руководитель группы туристов.
Румыния, Болгария, Югославия, Венгрия, Австрия, Чехословакия — круиз по Дунаю на теплоходе «Амур», 23 июня — 13 июля  1987 г., руководитель группы туристов.
Япония, 21 июня — 3 июля 1984 г., руководитель Ансамбля песни и пляски профтехобразования Башкирской АССР.
ФРГ, 12-21 ноября 1990 г., в составе делегации Президиума Верховного Совета Республики Башкортостан.
Участие в выборных органах:
1969-1976 гг. — кандидат в члены Башкирского обкома ВЛКСМ.
1970-1972 гг. — кандидат в члены Башкирского обкома профсоюза работников нефтяной и химической  промышленности.
Награды:
Благодарность Министра Обороны СССР за участие в подготовке и проведении специальных учений.1962 год.
Грамота Командира войсковой части 77510 генерал-лейтенанта артиллерии Г.Кудрявцева  за умелые и самоотверженные действия при подготовке и проведении специальных учений и проявленные при этом высокую организованность и дисциплинированность.1963 год.
Значок ЦК ВЛКСМ «За активную работу в комсомоле». 1970 год.
Памятный значок ЦК ВЛКСМ и КМО СССР «За активное участие в подготовке и проведении Всесоюзного фестиваля советской молодежи и Х Всемирного фестиваля молодежи и студентов  в Берлине».1973 год.
Почётная Грамота ЦК ВЛКСМ за активную работу по коммунистическому воспитанию молодежи и в связи с 50-летием образования СССР. 1973 год.
Почетная Грамота ЦК ВЛКСМ за активное участие в подготовке и проведении ХV11 съезда ВЛКСМ.1974 год.
Денежная премия Башкирского обкома ВЛКСМ в размере 60 рублей за активную работу по коммунистическому воспитанию молодежи.1974 год.
Почетная Грамота Президиума Верховного Совета Башкирской АССР за многолетнюю плодотворную работу в комсомольских и советских органах. 30 августа 1989 года.
Трудовая деятельность (включая обучение):
С 1 сентября 1954 г. по  10 июня 1958 г. — учащийся Уфимского коммунально-строительного техникума.
С 8 июля 1958 г. по 10 августа 1961г. — матрос, старший матрос, старшина второй статьи, старшина первой статьи, старший сержант срочной службы в/ч 77510 ВМФ.
С 10 августа 1961 г. по 23 июля 1963 г. — старшина сверхсрочной службы в/ч 77510 ВМФ.
С 17 сентября и 24 октября 1963 г. — конструктор 1 категории сектора ПКБ при тресте «Башсантехмонтаж».
С 25 октября 1963 г. по 25 июня 1964 г. — заведующий общим отделом Ленинского райкома ВЛКСМ города Уфы.
С 1 июля 1964 г. по 5 января 1965 г. — техник Уфимского участка Специализированного управления «Росводоканалналадка» МКХ  РСФСР.
С 6 января 1965 г.  по 1 июня 1966 г. — инструктор Уфимского горкома ВЛКСМ.
С 1 июня 1966 г. — заведующий кабинетом комсомольской работы,
с 14 июня 1968 г. — заведующий сектором ударных комсомольских строек (с апреля 1969 г. — внештатный директор музея истории комсомола Башкирии),
с 25 ноября 1969 г. — заместитель заведующего отделом комсомольских организаций,
с 19 марта 1971 г. по 30 сентября 1974 г. — заведующий финансово-хозяйственным отделом Башкирского обкома ВЛКСМ.
С 1 октября 1974 г. по 30 декабря 1975 г. —  заместитель управляющего трестом «Башгражданстрой».
С 30 декабря 1975 г. — заместитель начальника Управления кинофикации Совета Министров Башкирской АССР,
с 6 сентября 1979 г. по 22 ноября 1982 г. — заместитель Председателя Государственного комитета Башкирской АССР по кинофикации.
С 22 ноября 1982 г. по 13 июня 1986 г.  — заместитель начальника Башкирского республиканского управления профтехобразования Государственного Комитета РСФСР по профессионально-техническому образованию.
С 16 июня  1986 г.  — заведующий организационным отделом Президиума Верховного Совета Башкирской АССР
с 22 марта 1990 г. — заведующий отделом по вопросам работы Советов народных депутатов Секретариата Верховного Совета Башкирской АССР,
с 28 октября 1991 г. по 26 июня 1992 г. — заместитель заведующего организационным отделом Секретариата Верховного Совета Башкирской АССР.
С 26 июня 1992 г.  по 30 декабря 1992 г. — президент Торгового Дома Технопарка «Башкортостан».
С 31 декабря 1992 г. по 22 ноября 1993 г. — председатель Совета — президент АО «Уфа-Бадом», заместитель генерального директора АО «Башкирский дом торговли и технологий» (АО «Бадом») г. Москва.
С 22 ноября 1993 г. по 30 октября 1998 г. — заместитель начальника Управления по занятости населения Министерства труда, занятости и социальной защиты населения Республики Башкортостан.
Со 2 ноября 1998 г. по 31 августа 1999 г. — начальник отдела организационной и кадровой работы Министерства труда, занятости и социальной защиты населения Республики Башкортостан, Государственный советник 3 класса Республики Башкортостан .
С 1 сентября 1999 года — свободный, то есть экономически независимый, пенсионер государственной службы Республики Башкортостан.
 

*         *          *

 
Призывался я Ленинским РВК города Уфы. Однако, с моим ростом в 149 см. говорят — в армию не берут, а очень хотелось. Пришлось тянуться до планки в 150.
8 июля 1958 года нас построили у сборного призывного пункта Башвоенкомата на ул. Владивостокской. Оттуда — строем   на товарную станцию железнодорожного вокзала Уфы. Погрузили  в «столыпинские»  вагоны на деревянные нары и… служить на Северный флот.
Через три дня прибыли в город с деревянными тротуарами Северодвинск (по улицам впору ходить в болотных сапогах) и расположились в учебном отряде. Одели нас во флотское обмундирование и с утра до вечера, в основном,  строевая подготовка на плацу. Куражился над нами – гоняя вдоль и поперёк — старшина второй статьи, как мы его прозвали — «Чапай». Украинец — под два метра ростом и  такой службист, что оправдывал поговорку —  «хохол без лычки, что справка без печати».
В середине августа погрузили нас  человек 300 на  крейсер «Чапаев» и вперед — на архипелаг островов Новая Земля. В громадном трюме двухъярусные деревянные нары, матрац, сверху шинель, бескозырка под голову — вот и все удобства. Походный паёк на три дня: по буханке хлеба на брата и трехкилограммовая банка тушенки на двоих, кипяток  неограниченно.
В связи со штормовым предупреждением задраили люки. Успокоили, что на море волнение будет не более 3-4 баллов, и посоветовали, что лучшее спасенье — налопаться и спать. Съесть-то мы съели, а вот уснуть не успели. Началась монотонная качка, а вместе с ней приступы морской болезни. Вокруг большого флотского бачка, заранее установленного в центре трюма, начали кучковаться первые желающие. Рвотный рев стал нарастать с усилением шторма. Круг позеленевших от немоготы матросиков с каждой минутой  расширялся. Многие уже не успевают даже добраться до бачка, и блюют на тех, кто, казалось, навечно обручился с ним.
На третий день пришли в залив  Белушья Губа на  Новой Земле. Сутки простояли на рейде и приводили себя в порядок, так как  после первого в своей жизни морского штормового перехода мы были похожи на сотоварищей сказочного Дуремара.
У причала посёлка Белушья Губа — комплекс деревянных домов начала ХХ века.  С левой стороны большое здание Контрольно-Пропускного Пункта, за ним  здание прокуратуры и суда (дом полярного исследователя Русанова В.А.) а также небольшое здание КЭЧ.
КПП расположено в бывшей церкви. Церковь была сооружена из бревён и обшита тёсаными досками, внутри перепланирована в связи с нуждами КПП. У входа размещена металлическая табличка с текстом: «В этом здании с 1924 года по 1954 год размещался Новоземельский Островной Совет депутатов трудящихся под председательством бессменного Президента островов Новая Земля Тыко Вылки». То есть была здесь в своё время республика самоедов. С правой стороны на пригорке большое одноэтажное деревянное здание, обшитое досками, штаба военно-морского гарнизона. Под пригорком  неказистый дом, в котором когда-то жил Тыко Вылко, а  теперь приспособлен под гауптвахту.
На северо-западной окраине посёлка у обочины грунтовой дороги установлен монумент в честь основания посёлка Белушья Губа. Монумент представляет собой железобетонную конструкцию из двух стелл. На центральной —  эмблема с изображением  белого медведя на льдине, ниже расположена надпись: «основан в 1897 году». На боковой — надпись: «БЕЛУШЬЯ ГУБА».
Здесь в 1954 году был создан секретный «Объект 700» для испытания ядерного оружия. В военно-морском гарнизоне  Северного испытательного полигона Новая Земля нам предстояло отслужить 4 года. Начальником  военно-морского гарнизона на островах Новая Земля был контр-адмирал Пахомов Иван Иванович (он же командир в/ч 77510), начальником штаба капитан первого ранга Стешенко Василий Константинович.
В поселке Белушья Губа дислоцировался штаб воинской части 77510.  Здесь же были расквартированы десятки других частей, в том числе и  корабли Северного флота, обслуживающие работы на полигоне. Часть военного гарнизона, в том числе аэродром, находилась в 12 километрах — в поселке Рогачёво.
Разместили нас на северо-восточной окраине поселка в палаточном городке — учебном отряде.  Опять та же строевая с песнями, изучение оружия, огневая подготовка. Обучение завершил тремя выстрелами из автомата СКС, которые удачно прошили мишень. В конце августа — снег. Постоянные пронизывающие влажные холодные ветры с Баренцева моря. В палатках колотун, спальные мешки из овчины ночью мало спасают, особенно, если дневальный проспит подтопку  «буржуйки». Все удобства во дворе, в том числе и примитивный трехметровый умывальник — полтрубы с отверстиями для стока воды, в котором по утрам лёд.
Наконец, 14 сентября приняли воинскую присягу и по частям.
Из штаба в/ч 77510 пришел «покупатель» — старший матрос Калинин Сергей Иванович. Он  по третьему году служил старшим чертежником в оперативном отделе штаба  и должен был подготовить себе замену. Посмотрел по документам и нашел, что матрос «Аюпос» закончил коммунально-строительный техникум. Вызывает: «Чертить умеешь?». Отвечаю: «Учили».  «А ты, что — грек?». «Нет, татарин, а окончание в фамилии писарь перепутал». Так я стал помощником старшего чертежника штаба военно-морского гарнизона.
Начальником оперативного отдела штаба был капитан первого ранга Худяков Василий Семенович, интеллигентнейший человек и наш непосредственный начальник.
Калинин чертил схемы и рисовал «петухи» — стрелы воображаемых ударов красных и синих на  оперативных картах. Сергей — деревенский русский парень из-под Пскова. «Пскапской» был невероятно придирчивым и любителем показать мне — «черножопому» свою командирскую власть. Рукопашные схватки по этому поводу были еще те. И я  вначале частенько ходил хоть и битый, но не побежденный. Потом подружились.  Сергей был очень талантливым самородком в живописи:  рисовал офицерам на морскую тему миниатюры на циферблатах ручных часов и подрабатывал изготовлением орденских колодок из плексигласа. Мне доверялось, в качестве подмастерья, полировать их пастой для чистки пуговиц.
Вскоре и мне  поручали рисовать «петухи» на оперативных картах, поэтому так или иначе был приближен к  высшему руководству. Знал в лицо весь высший офицерский состав гарнизона, естественно, и они меня узнавали.  Однажды сижу в большом кабинете, где проводятся оперативные совещания. Офицеры заняты изучением карт и не замечают, что вошёл начальник гарнизона контр-адмирал Иван Иванович Пахомов. Я даю команду: «Товарищи офицеры!»  Все вытягиваются по команде «смирно». Пахомов: «Товарищи офицеры!», что означает команду «вольно». Мне потом В.С.Худяков сделал замечание – не за то, что я проявил смекалку, а оказывается, низшим чинам, т.е. мне – матросу, не положено командовать офицерами.
Несмотря на мою приближённость к такой элите, вся черновая работа в отделе была только на мне, в том числе и ежедневная  приборка во всех четырех кабинетах оперативного отдела.
Однажды вечером приборку  в кабинете старших офицеров пришлось делать в присутствии заместителя начальника оперативного отдела, капитана второго ранга Павла Николаевича Содоль.
При таком присутствии я, конечно, демонстрировал усердие: и воды -побольше,  и тряпку — почище, и пыль — старательней.
Кабинет блестит и я тоже — от чувства хорошо исполненного долга. Он посмотрел на меня и понял — жду оценки. Был он лет на десять старше меня, ленинградец, ростом под 180  см., с бравой осанкой и видом очень интеллигентного Офицера.
Спрашивает: «Закончили?». Я кивнул. Он опускает руки и большими пальцами проводит по нижним перекладинам стула, на котором сидел. Поднимает руки. На пальцах — горкой пыль. Видимо, она  здесь накапливалась годами. Кошмар!
Он ушёл, а я принимаюсь заново: протер стулья, столы, тумбочки, полки книжного шкафа, подоконники, еще раз прошелся по полу.
С утра заглянул проверить реакцию. Павел Николаевич  подошел к портрету Владимира  Ильича и чиркнул пальцем по нижней кромке багета и … Что за  чёрт?!
Опять  весь вечер был посвящён чистоте. Утром Павел Николаевич встал на стул, вынул из кармана белоснежный носовой платок и провел им по плафону люстры. Ужас!
Еле дождался вечера. Зато уж на следующий день утром я поджидал, чтобы удивить моего учителя сияющей чистотой кабинета. Меня уже задело так, что весь вечер я вылавливал каждую пылинку. За всю свою историю кабинет не видел такой стерильной чистоты.
Утром торжествующий я заглянул в кабинет. Вижу, Павел Николаевич доволен результатами своего воспитательного урока. «Теперь, — говорит — вы научились делать полную приборку». Вынимает  носовой платок и проводит им по  телефонной розетке, которая притаилась на стене у него за спиной в куче проводов, и с улыбкой показывает мне … след пыли.
Такой же урок я преподал в своё время и своим сыновьям. Они до сих пор помнят, как я у них принимал экзамен на уборку их комнаты. Школа, однако.
Кроме того, приходилось помогать главному «физкультурнику гарнизона» капитану Владимиру Помозову – организатору всевозможных спортивных соревнований, рабочий стол которого был в том же кабинете оперативного отдела. Как-то он меня спросил – как переводится на русский язык  моя фамилия. Я ответил, что Аю – это Медведь. С тех пор он меня называл только Медведевым  и привлекал к судейству на лыжных соревнованиях, которые проводились зимой на озере в центре посёлка. Дорос я аж до судьи второй категории, а главным судьёй всегда был начальник химзащиты гарнизона капитан первого ранга Г.Шкуропат, отъявленный шахматист (у него была привычка подбрасывать выигранную фигуру вверх, прежде  чем поставить её на стол), не оставлявший меня без внимания: «Грамота. Награждается старший матрос Аюпов Т.Г.  за хорошее судейство соревнований по лыжам на 5-ой зимней спартакиаде гарнизона войсковой части 77510. Главный судья спартакиады капитан 1 ранга Г.Шкуропат 12 мая 1960 года».
Был в отделе ещё капитан третьего ранга Шестопалов. Хороший мужик. Тоже относился ко мне по-товарищески. Кстати, эта характерная особенность взаимоотношений между офицерами и рядовыми на Севере. Никакой офицерской чванливости. Запомнился эпизод, связанный с ним. Накануне его отъезда в отпуск случился пожар. Ночью загорелся финский сборно-щитовой дом и он с другими жильцами еле успел выскочить, практически, в чём был. Всё пропало – документы и отпускные, по тем временам немалые. Утром искали на пожарище, но ничего не нашли. И вот через какое-то время в гарнизонном магазине появились два солдата и отоварились, расплатившись палёными деньгами. Их, конечно, тут же в прокуратуру. Выяснилось, что оба принимали участие в поисках на месте пожарища, нашли тугой пакет с деньгами и решили припрятать до лучших времён. Потом надумали нетронутые огнём деньги оставить на предстоящий дембель, а на те, что чуть обгорели, ну не пропадать же добру, решили прикупить себе кое-какие припасы. На чём и погорели сами.
Адъютантом начальника штаба контр-адмирала В.К.Стешенко  был мой земляк старший матрос Борис Силаев. Рабочее место у него было в приёмной. Однажды случился большой шум, после которого Бориса отправили служить в другое место. Оказалось, что Борис к празднику решил приготовить брагу. Достал у лётчиков авиационный бачёк литров на десять. Заправил в него ингредиенты и закинул сей бачок на чердак, через лаз, который находился в углу приёмной. Да, видать, не рассчитал по срокам. Брага перебродила, выбив пробку вылилась на потолок, и протекла в кабинет начальника штаба. Когда тот утром пришёл на работу, то увидел в своём кабинете лужу, которая издавала характерный запах браги. Расследование было коротким, а выводы – жесткими.
Мы, «штабисты», были приписаны  к комендантскому взводу, командиром которого был капитан Николай Михайлович Варрава. По прозвищу — «Чапай» — за повадки и усы, скопированные им у киношного персонажа. Он уже 6 ноября 1958 года наградил меня двумя грамотами: за первые места в шахматном и шашечном турнире на личное первенство подразделения в честь 40-летия годовщины ВЛКСМ.
Строевой подготовкой нас особо не донимали, распорядок дня — по индивидуальному режиму, передвижение по гарнизону — свободное, чем нередко и пользовались для реализации неуставных дел. Питались мы в гарнизонной матросской столовой. Кормили нас очень даже прилично. Особенно приятно и патриотично  было вкушать сгущенное молоко Карламанского молочного завода из родной республики. Непривычными были только сушёный картофель, из которого «пюре» получалось похожее на клейстер с не очень-то приятным привкусом. Я любил ходить в наряд на кухню, когда ночью жарили свежую треску – объедение. Однажды пришли во вторую смену, а в столовой – буза. В супе нашли  какие-то серые волосы. Стали разбираться и вытащили из котла – большую крысу. Пищу готовили  в огромных чугунных котлах, вмонтированных в печь, и не углядели — как туда попала одна из многочисленных тварей. Старшину Дзярика – заведующего столовой  и поваров чуть не растерзали на месте – спасло прибывшее  начальство. Помыли котлы, сварили макароны по-флотски, и всё забылось.
Природа на островах  по-северному суровая. Один месяц — весна, два  — лето, один — осень, остальные месяцы — зима.
Летом в полярный день, когда солнце светит круглосуточно, на окнах — светомаскировка из пергамина, иначе не уснуть.
Зимой — полярная ночь. Туманное солнце появляется только к обеду и тут же исчезает,  а в ясную  погоду вечером на небе феерическое явление — северное сияние: подвешенный в небе несколько рядов разноцветный забор, который от  ветра колышется, создавая причудливые красочные узоры.
Любимое место в казарме – сушилка. Набившись битком, в пропахшем сапогами, валенками и портянками, небольшом помещений, сидя на теплых трубах — регистрах, мы, особенно, в пургу, коротали медленно тянущиеся зимние вечера с песнями. А наш баталер и по совместительству киномеханик Николай Полупанов на своёй узкоплёночной «Украине» потешал нас тем, что демонстрировал фильмы от скуки и задам наперёд.
В пургу хождение по гарнизону запрещалось. Шаг влево, шаг вправо было чревато последствиями не вернуться, так как в сплошной снежной круговерти невозможно было ориентироваться о месте собственного нахождения. Морозы редко за 30-40 градусов, но с влажным пронизывающим ветром с Баренцева моря — это жуть в полосочку. Под шквалистыми порывами ветра снег моментально спрессовывался в твёрдый наст. Устоять на ногах невозможно.
Были случаи, когда после двух-трехдневной пурги, нам вручали лыжные палки, выстраивали в ряд не более метра меж собой и мы, протыкая снежный наст,  проходили участок за участком, в поисках пропавших. Слава Богу, такие случаи были очень редкими.  Пропавших товарищей находили, как правило, только весной и вовсе не там, где мы искали.
Мой земляк-уфимец, старший матрос Валентин Алексеевич Матвеев, рискнул  как-то в пургу в одиночку проскочить расстояние в сто метров, чудом остался жив, пропетляв вблизи  казармы более часа.
Был у нас с ним общий знакомый — топограф, майор Малашенко Валентин Семёнович — «Борода», лет под пятьдесят, с окладистой русской бородой, любитель поиграть в шахматы. Жил он в одной из квартир сборнощитового «финского» домика для офицерского состава.
В один из свободных вечеров пригласил меня поиграть в шахматы. Предложил кофе по-турецки. Я не отказался. Он вытащил небольшой противень, высыпал из специального мешочка речной песок, поставил на электроплитку, размолол на миниатюрной ручной кофемолке кофейные зерна, поставил турку (кофеварку) на горячий песок и только появилась пена — разлил ароматный напиток в кофейные чашечки, сахар — по вкусу.
По сравнению с тем, что давали нам в столовой, это был божественный напиток, и я его с большим удовольствием выпил.
Смотрю на дне чашечки какой-то осадок. Настоящий кофе я, вообще-то, пил впервые.  Думаю  кофе-то по-турецки, взял чайную ложечку начал есть и то, что было на донце, чтобы уважить хозяина. По недоуменному взгляду Валентина Семеновича я понял, что делаю что-то не так с эти осадком. «Его не едят?». «А я думал вам нравиться». Посмеялись и потом мы долго оставались большими друзьями.
В 1959 году в кадровый отдел штаба пришла разнарядка в Ленинградское  морское высшее военно-инженерное  училище им. Фрунзе. Меня надоумили – я заявление и вот  уже  в Ленинграде, на улице Каляева, 22. Днем консультации, вечером ежедневная прогулка строем по набережной Робеспьера. И такая «лафа» —  целый месяц. Но срезался на физике.
Жаркий июль. Московский железнодорожный вокзал Ленинграда. Очень вкусное шоколадное эскимо, причем впрок — когда еще потом попробуешь. Пока добрался до части — воспаление легких. В гарнизонном госпитале меня «подлечивал»  земляк — матрос  Мусалямовым Мутагаром Минивалеевичем, с которым до сих пор встречаемся у него на родине в деревне Уксуны Аургазинского района.
После госпиталя стал проситься, чтобы меня направили служить по моей специальности техника-строителя. В это период, для матросов, проходивших службу в береговых частях, ввели  трехлетний срок службы.  Я был знаком со старшиной первой статьи Иваном Семёновым, который демобилизовался и стал бригадиром группы сантехников на строительстве объектов в посёлке Северный, получая просто неприлично большую зарплату. Он был готов принять меня к себе в бригаду через год,  то есть после окончания срока моей службы. После настойчивых просьб меня направили служить в КЭЧ (квартирно-эксплуатационная часть), чтобы я не растерял свои профессиональные навыки. Командиром войсковой части 77510«Б» был подполковник Куц Иван Васильевич, бакинец, страстный любитель игры в нарды. Уравновешенный, интеллигентный и уважаемый начальник.
Назначил он меня на должность коменданта здания, но поручил работу  в техническом отделе, где я  занимался паспортизацией подведомственных зданий и сооружений, так как сносно печатал на пишущей машинке.
Коллектив был небольшой: пять офицеров ( подполковник Куц И.В.- начальник КЭЧ, майор Клёнов Николай Николаевич – главный инженер, капитан Трофимов – начальник отдела учёта жилья, капитан Выдрин  и старший лейтенант Кубышев), три  сверхсрочника (старшина Геннадий Злобин – по сантехнике и отоплению, старшина Геннадий Данилов – зав. насосной станцией на водозаборе, старшина Иван Ворник – зав. складами) трое гражданских (жёны гарнизонных офицеров: Валентина Михайловна Короткова и Софья Губайдуллина – инженеры техотдела, Нина Куликова- секретарь). Нас срочнослужащих трое:   я — старшина второй статьи, Володя Бахарев — старший матрос, специалист по учету жилья и Анатолий Букатин —  матрос, водитель автомобиля ГАЗ-69, возивший командира части.  Жили мы в небольшой комнатке,  квадратов на шесть, нашего одноэтажного деревянного (старинного) здания КЭЧ на берегу залива. В комнатке размещались только две кровати, одна из них двухъярусная, три тумбочки и стол. Из неё мы могли входить через небольшой тамбур непосредственно в рабочие кабинеты  или улизнуть по своим делам с «черного» входа. За нашим зданием  была стоянка гидросамолетов. Было любопытно наблюдать как эти «Каталины» тросами вытягивали на берег или как они с рёвом взлетали с морской глади залива.
Жили дружно и в свое удовольствие. Когда не хотели идти в столовую могли приготовить что-нибудь и сами, благо тумбочки у нас всегда были забиты припасами.  По поручению наших офицеров мы получали за них северный дополнительный паек: мясные и рыбные консервы, сгущенной молоко, чай, сахар, сливочное масло, галеты и т.д.  Когда им  требовалась закуска, они знали, что в наших тумбочках всегда найдется необходимый ассортимент продуктов.
Досуг скрашивали, как могли. Однажды я проспорил красивые с красным циферблатом новые наручные часы «Кировские», пытаясь за один присест съесть пять банок (типа банок со сгущёнкой) колбасного фарша. Меня хватило лишь на три с половиной банки.
Как-то я решил навестить своего одногруппника по техникуму — Рудольфа Теплова, который служил в 12 километрах, в посёлке Рочагёво, где дислоцировался аэропорт. Попасть туда было несложно, главное — «выцепить» продуктовый обоз, а они, обычно, ходили часто. Сел я на «пену» (так назывались сани — металлический лист 3,5х1,5 метра с небольшими бортами, который цеплялся к ГТС — гусенично-транспортные сани и по тундре — как по маслу), груженную продуктами питания, и вскоре был у Рудика в гостях. Он имел первый разряд по классической борьбе и  обслуживал котельную при клубе, где тренировался и обитал, в небольшой комнатке. Сам он не потреблял, но случай моего приезда решили отметить.
Только примерились, как вдруг по радио: «Слушайте срочное сообщение ТАСС!».
У меня всё внутри оборвалось. Я же фактически находился в «самоволке». Да ещё где — за пределами расположения части и об этом никто не знает. Думаю: сейчас объявят о введении боевой готовности № 1 и мне грозит трибунал — за дезертирство.
Оказалось, что 19 августа Белка со Стрелкой благополучно вернулись из космоса. Ну, как тут не отметить такое событие, снятием нервного стресса. К сожалению, уже после демобилизации, Рудик трагически погиб на охоте.
Я всегда был «на подхвате». Сверху — одни начальники: кто и куда быстрее пошлёт. Бросали меня и на те участки работы, где по какой-то причине образовывался кадровый дефицит.
Перед отопительным сезоном в 1960 года меня — старшину первой статьи — назначают заведующим гарнизонной котельной, которую вводили в эксплуатацию для нового микрорайона в северо-восточной части посёлка. В моём подчинении в качестве кочегаров оказались солдаты инженерного батальона, в том числе и мои земляки – с кем  вместе призывался из Башкирии. Один из них рядовой Рифкат Хайруллин потом остался служить сверхсрочником. Котельная было достаточно большой. Трехсменная вахта по три кочегара. Ребятам, конечно, доставалось. Большой совковой лопатой за смену покидать каменный уголь – работа не из лёгких. Кроме того,  надо следить за равномерностью сгорания угля и время от времени трехметровой кочергой тревожить его, спекающегося в шлак. Затем на большой одноколёсной тачке вывозить шлак на улицу в отвал и завести новую порцию угля, который завозили со Шпицбергена.
Я добросовестно и старательно относился к службе. В январе 1961 года мне  предоставили краткосрочный  отпуск сроком на 45 суток.
С группой офицеров вылетели из Рогачёва на военном самолете ИЛ-14 в Москву с посадкой в Амдерме. Кстати, в буфете аэропорта свободно продавался 96 градусный питьевой спирт по 5 рублей 75 копеек за поллитровую бутылку. После Амдермы летели в неблагоприятных метеоусловиях: такие были воздушные ямы, что при падении в очередную — казалось, что  у самолета отвалятся крылья. После приземления в аэропорту им. Чкалова под Москвой нас мотало, как после морской  качки.
Отпуск пролетел быстро. Запомнилось лишь, как я в поисках своего друга однокурсника по техникуму Габбасова Хандариса, поехал на рейсовом автобусе в матросской шинельке и ботиночках в тридцатиградусный мороз за 60 километров от Уфы в деревню Ибрагимово Чишминского района. Где самым удивительным было то, что там в каждом доме был свой завод по производству из пшеницы напитка «Самигулла» — самогонки жуткой крепости.
Возвращаясь из отпуска,  на железнодорожном вокзале славного города Ярославль, был задержан военным патрулем с бутылкой в руке: хотели с попутчиками отметить завершение отпуска. Водку отобрали, а в командировочное удостоверение, сей факт нарушения режима, вписали.
Прибыл в Архангельск и в ожидании транспорта до Новой Земли прогуливался по центральной улице, знакомился с городом. Опять патруль: «Почему причёска не по форме?». Объясняю, что возвращаюсь с очередного отпуска. Опять замечание вписывают в командировочное удостоверение.
Наконец, добираюсь до части и докладываю командиру, что прибыл из краткосрочного отпуска, имею два замечания. Подполковник Куц Иван Васильевич строгий и справедливый: «Два замечания — двое суток гауптвахты». Что делать, пошел «на губу», успокаивая себя матросской байкой: кто «на губе» не сидел, тот службы не знает.
Комендантом гарнизона был легендарный  двухметровый борец майор Сосна: он не ленился сам догнать нарушителя и доставить его в кутузку. А начальником гауптвахты — белорус старшина Владимир Мацкевич. С ним я уже был знаком, когда однажды старший матрос  Сергей Калинин, будучи помощником дежурного по гарнизону, и осерчав в очередной раз на меня, «по-чапаевски» под дулом пистолета привел «на губу» в воскресенье и говорит старшине: «Посади, я завтра принесу приказ». Тот, конечно, посмеялся и меня «на губу» не принял, но запомнил.
Вот теперь я  пришел с приказом на себя. Старшина принял меня, как старого знакомого, разместил в одной из камер неказистой гауптвахты  (бывшего дома Тыко Вылки, может быть, именно в этой комнате когда-то спал Президент острова?). На  жесткой армейской кровати — только матрац, на котором мне предстояло провести только одну ночь.  Делать нечего: прилег и уснул, накрывшись собственным овчинным тулупом.
Снится мне сон: с ребятами в соседней камере организовали застолье. Разгорячились, разделись до тельняшек. Накинув на себя тулуп (все-таки,  февраль) я вышел, по малой нужде, во двор (все удобства — там). На выходе я  как бы проснулся, но не совсем. Возвращаюсь. Часовой, мой одногодок — матрос срочной службы, но  при автомате, ждет меня на входе.
Находясь в заторможенном, полусонном состоянии,  я  подумал, что при часовом заходить к ребятам в соседнюю камеру неудобно, — могу подвести их. Но перед входом в свою камеру задержался, вспомнил — я ведь снял свою форменку у них в камере, решил   забрать её.
Подошел и открываю дверь соседней камеры. Что за явление —  на полках какие-то матрацы?
Часовой испуганно и настороженно следит за моими действиями. Обескураженный иду и открываю дверь своей камеры. На спинке кровати… висит моя форменка.
Тут я проснулся окончательно и, наконец-то, сообразил, что  в эту ночь сон и явь смешались в моей голове, и разразился  таким хохотом, что часовой со страхом заглянул в дверь камеры — не рехнулся ли парень. Когда я ему все рассказал, то мы хохотали уже с ним вдвоем — больше на гауптвахте никого не было. К обеду я уже был в части.
В конце апреле 1961  года меня бросают на новый участок работы: командируют  в составе группы специалистов  ОНЧ (опытно-научная часть) на дизельэлектроходе «Лена»  непосредственно в район испытаний ядерного оружия в юго-западной части Северного острова.
В начале  корабль должен был доставить груз в поселок Северный, расположенный в проливе Маточкин Шар, который в то время был скован льдом.
«Лена» — это корабль полуледокольного типа, который наваливается  на лед, ломает его под собственным весом и  таким образом  делает проход для дальнейшего продвижения.  Толщина льда в проливе доходит до двух и более метров, поэтому его иногда подрывали. С одного разгона — метров двести. Потом задний ход и корабль с разгона снова наползает на лед. Впервые комфортно чувствовал себя на корабле. Команда у нас небольшая, поэтому у каждого отдельная каюта. Питались вместе в кают-кампании. Трапезу начинали с рюмки рыбьего жира, бутыль с которым стояла в углу на столике. Капитан корабля – старый морской волк (тихоокеанский), капитан первого ранга, небольшого роста, но страшный матершинник. Рассказали, что однажды, какой-то чиновник пытался его урезонить, а тот ему в ответ: «сто х.ёв тебе в шляпу». Чиновник с обидой: «не оригинально». Капитан: «не оригинально, зато много».
До поселка от  Баренцева моря пробивались более суток.  Корпус корабля сотрясался от титанических усилий проломить толстый лед и пробить себе дорогу. Лед  выворачивался глыбами из-под корабля, и  специфический запах гниющих морских водорослей  наполнял  воздух.
По обе стороны пролива высокие скалы. Справа на берегу мощная техника. Огромные дыры в скале и каменистые отвалы свидетельствовали о том, что здесь роют штольни. Их использовали для испытаний  в 1964 году.
Поселок небольшой: несколько жилых строений, складские сооружения  и завершался строительством клуб мест на 200.
Выгрузили оборудование, продукты,  вернулись в Баренцево море и пошли  дальше к месту назначения в район губы Матюшиха на боевое поле Д-8, где мы должны были развернуть палаточный городок для участников испытаний ядерного оружия.
Командир группы испытателей — начальник ОНЧ подполковник Касимов Орест Гусейнович, бакинец, друг моего командира Куца И.В., возложил на меня обязанности коменданта палаточного городка.
Шесть палаток и две вертолетные площадки оборудовали на самой высокой (около 100 метров над уровнем моря) площадке мыса «Сухой Нос», в северной части губы Матюшиха. С правой стороны более пологий берег, там находился пирс, склад ГСМ и бронеказемат для укрытия транспортных средств. С левой — более крутой  спуск к заливу, за которым в метрах 200 небольшой и малодоступный скальный островок с почти отвесными берегами. На нём находился большой старинный деревянный крест. Вдали просматривался выход в море.
Одна из палаток — штабная. В другой — медпункт, которым руководил капитан Цветков. В третьей — столовая, ведомство старшины Титова. Три палатки — жилые. Чуть в стороне стояла своя пекарня. Это цилиндрическая, диаметром метра полтора и длиной около двух метров  печь, внутри которой на горизонтальной оси были подвешены на плечиках люльки, куда закладывалось дрожжевое тесто. С боку — во всю длину — люк  печки, который на время топки закрывался. Подтапливая нужно было время от времени  большой рукояткой поворачивать ось и менять местоположение люлек, чтобы хлеб был хорошо пропечён.  Наш повар и пекарь матрос Алексей Л. выпекал не только очень вкусный хлеб, но иногда баловал  нас отличными пончиками. Однажды их пробовал мой земляк матрос Кудояров Рифкат. Он служил на морском буксире, который как-то доставил нам топливо и продукты.
Места там великолепные. Тундра, покрытая мхом и лишайником. Изредка – полуметровая стелющаяся березка. Небольшие фиолетовые цветочки — очень похожие на картофельный цвет. Вечно заснеженные горы до 1500 и более метров полные россыпью нетронутого  хрусталя. У нашего командира Касимова О.Г. был  геологический молоточек с длинной рукояткой, и он частенько приносил показать довольно-таки крупные экземпляры горного хрусталя. В заливе: рыба, нерпа, изредка белый медведь. «Каркает» коричневатый песец,  зимой он — белый. Летом  под ногами кишат полевые бесхвостые мыши — лемминги. Чирикают пуночки — что-то среднее между  хитрым воробьём и доверчивой синицей. На утесах — тысячи кайр, которые устраивают такие птичьи базары, что рядом ничего не слышно. Гусей, в период линьки, бери голыми руками.
Там впервые в горном озере я ловил рыбу… «по телевизору». Пешнёй вырубается лед размером с небольшой экран. Подстелив картон, ложишься в овчиной шубе на лед, опускаешь в прорубь  на леске несколько крючков-тройничков и ждешь пока «по экрану» не поплывет приличная рыба — голец, из семейства лососевых. А там уж азартно подсекай: за что прихватил, за то и вытащишь. Другая рыбалка — кто, на спор быстрее других, наловит почтовый бумажный мешок рыбы. В апреле уже тепло и рыба в озерах начинает задыхаться от нехватки кислорода. Если прорубить пешней небольшую лунку, а работа эта не из легких — пробить лед толщиной более  метра, то она просто кишит от сайки и наваги, которую успевай подсекать тройниками и вытаскивать. Самый трудоемкий процесс — отцепить рыбу.
Много интересных людей побывало тогда у нас. Один из них – заместитель министра среднего машиностроения СССР П.В.Дементьев, курировавший ядерную энергетику. Однажды на вертолёте прилетел какой-то крупный  учёный, который знакомился с обстановкой на боевом поле. Время к обеду. Командир даёт мне поручение пригласить его к столу. Учёный под два метра ростом в меру упитанный в кожаной лётной куртке и лётном шлеме прогуливался по территории. Я пригласил. Тот отказывается. Ну, думаю, может быть, не так пригласил. Повторяю, как просьбу командира. Учёный мне говори: «Не беспокойтесь, молодой человек, я вот уже 30 лет как вообще не обедаю». Я  на доклад к командиру. А один из военных, сопровождавший учёного, сей факт подтвердил.
Первый ядерный взрыв СССР был произведен 29 августа 1949 года на Семипалатинском испытательном полигоне, последний — на 24 октября 1990 года на Северном испытательном полигоне Новая Земля (СИПНЗ).
Первое ядерное испытание подводное мощностью 3,5 килотонн было произведено на СИПНЗ еще 25 сентября 1955 года.
В 1957 году ещё четыре, в том числе: 7 сентября — единственное наземное ядерное испытание, мощностью 32 килотонн; 24 сентября — первое воздушное испытание — сброс авиабомбы мощностью 1600 килотонн.
В 1958 году – 24 ядерных взрыва в атмосфере. Этот год был особенно напряженным для гарнизона. Только в октябре было произведено 12 испытаний. Но нас это не коснулось. Хотя вместе с нами в казарме жили ребята уже побывавшие на боевом поле «А» в губе Чёрном, но говорить на эту тему им было запрещено. Конечно же, разговоры были, всё-таки, интересно послушать бывалых.
В 1959-1960 гг. и до 1 августа 1961 года СССР не проводил ядерных испытаний, участвуя в моратории на ядерные испытания вместе с США и Великобританией.
Таким образом, нашей команде предстояло подготовить техническую базу для продолжения ядерных испытаний на боевом поле  Д-8. Месяца через два меня отозвали, в связи с предстоящей демобилизацией.
Обстановка в мире была напряженной и противостояние двух  атомных сверх держав усиливалось. В этих условиях, ожидаемый нами приказ Министра обороны СССР о демобилизации, попридержали на неопределенный срок. В конце июля 1961 года около 20 старослужащих пригласили к начальнику штаба в/ч 77510 контр-адмиралу Стешенко В.К. Василий Константинович, сославшись на кадровый голод, военно-политическую обстановку и сложившуюся ситуацию с демобилизацией, предложил  остаться на сверхсрочную службу. В числе немногих я подписал контракт на два года. А приказ о демобилизации Министр, все же, подписал в декабре.
В то время я был вольной птицей. Дома, кроме взрослых сестер, никто не ждёт. Квартира бронируется. Северный двойной коэффициент на зарплату. Полное военное довольствие.
Оформили надлежащим образом, одели, обули,  посадили на эскадренный миноносец ЦЛ-80 и снова  комендантом палаточного городка на Д-8. Этот корабль Северного флота прибыл обеспечивать работу испытателей в Северной зоне. Мы вышли из Белушьей Губы в Баренцево море и пошли к месту назначения. По какой причине нас выпустили в море при штормовом предупреждении мне не ведомо. Но если в начале волнение на море было балла 3-4, то потом оно стало нарастать и дошло до 9 баллов, а это уже волны более 5 метровой высоты.  Наш эсминец бросало только так. К тому же, северо-восточный ветер, а  отсюда и киле-бортовая качка.
Помня свой первый морской переход, я сразу же завалился спать на верхнем ярусе парусиновой койки. Проснулся из-за того, что чуть было не выпал из неё. Шторм уже был в разгаре. Мы размещались в носовом кубрике. Когда я встал на ноги и корабль взлетал на очередную волну, то у меня подкашивались колени от сильнейшего притяжения к палубе. В то время, когда нос корабля проваливался с гребня волны вниз, то казалось, что я висел в воздухе, а все мои внутренности перемещались  ближе к горлу, пытаясь проскочить через него. Тому, кто, летая самолетом, падал в затяжные воздушные ямы, будет несложно представить себе эти ощущения.
Кстати, оказывается, что лишь небольшое число моряков не испытывают морской болезни, значительное же большинство даже тех, кому надо отстоять при любых погодных условиях свою вахту, блюют в приспособленные подручные средства — я видел у матросов на шее, подвешенную на веревочке, пустую консервную банку и… проблема решена. Мы были менее сообразительны и бегали в гальюн (туалет) до тех пор, пока  в желудке ничего не оставалось. Тем не менее, до места добрались.
Боевое поле, где проходило испытание ядерного оружия,  находилось за  сопкой в нескольких километров  от палаточного городка, куда, обычно,  добирались на ГТС. Однажды из любопытства с группой испытателей, в составе которой был мой земляк матрос Анатолий Ломоносов из Стерлитамака, побывал с испытателями непосредственно на точке. Однако кроме  обвалованных бронеказематов и оптических пунктов киносъёмки, в которых устанавливали регистрирующую  и оптическую аппаратуру, ничего необычного не увидел, потому что это было до начала испытаний.
А наблюдали за испытаниями ядерного оружия с командного пункта, расположенного юго-восточнее от нас на полуострове Паньковая Земля в 97 километрах от боевого поля. Командный пункт автоматики был построен в 1957 году для проведения ядерных взрывов в атмосфере и использовался с 1958 по 1962 годы включительно. Испытания проводились в трудных полярных условиях, в том числе и в полярную ночь, с большим риском для здоровья и жизни  испытателей, личного состава гарнизона и прибывших на учение кораблей.
10 сентября 1961 года с целью испытания ядерного оружия был произведен воздушный взрыв мощностью 2700. Бомбу доставил самолет-носитель. На это время мы вышли на эсминце в безопасное место. В ожидании взрыва задраили люки, иллюминаторы. Но мы были молоды (мне-22 года) и любопытны. У кого не было защитных темных очков пользовались закопченными стеклами. Около 9 часов над боевым полем мы увидели огненный шар. Яркая вспышка и световое излучение длилось несколько секунд. Огненный шар, увеличиваясь в размерах поднимался вверх, образую грибовидную головку. Затем ударная воздушная волна дошла до нас и с шипением стала проникать через плотно закупоренные иллюминаторы. Страха не было, но всё же было немножко не по себе.
После  получения данных с самолета-дозиметриста об уровнях радиации на боевом поле, на опытное поле с вертолётов был высажен десант испытателей, которые сняли плёнки и необходимые измерительные приборы, снова зарядили аппаратуру поля для следующего взрыва. Наиболее высокие уровни радиации были зафиксированы в эпицентре взрыва. Затем на эсминце прибыл основной десант испытателей. Он провёл наземную разведку, полностью восстановил боевое поле и подготовил к очередному испытанию. Нас встретила лишь ослепшая собака, разбросанные около пирса пустые бочки из-под  бензина № 105 для заправки вертолетов и пустые площадки нашего палаточного городка. Выдали средства химзащиты:  комбинезон, бахилы и личные счетчики Гейгера для измерения радиации. Они были схожи с авторучкой, внутри которой встроена и просматривалась шифровая шкала  набежавших рентген. Наш врач капитан Цветков заносил данные счетчиков в свой медицинский журнал, а я этим мало интересовался, так как  реальной радиационной опасности  тогда не представлял. В составе инвентаризационной комиссии принимал участие в оценке материального ущерба, нанесённого в результате  ядерного взрыва.
Завершив работы на поле вернулись в Белушку, хотя испытания затем продолжались, и в 1961 году было произведено 24 ядерных взрыва, в том числе 30 октября мощностью 50000 кт. — самое мощное ядерное испытание СССР.
В 08.33 утра 30 октября 1961 года взрыв состоялся над боевым полем и на заданной высоте. В Белушке мы наблюдали как клокочущий ядерный шар быстро поднимался вверх, размеры его увеличивались. Внутри его ещё несколько секунд продолжались вспышки. Создавалось ядерное грибоподобное облако. Дошла сейсмическая, а сразу за ней и воздушная ударная волна. За этим громоподобные мощные звуки. Но в посёлке никаких разрушений не было, хотя нас всех предварительно вывели из казарм.
За участие в специальных учениях многих наградили орденами и медалями, а мне: «Г Р А М О Т А  Награждается  Старший сержант Аюпов Т.Г. За успехи в боевой и политической подготовке, за добросовестный труд и хорошее содержание вверенной техники.
Командир в/части 77510-Ф Инженер-капитан 1 ранга Голованов.
30 апреля 1962 года.»
Так моё участие в работах на боевом поле в 1961 году оценил руководитель работ на боевом поле, а Министр обороны СССР маршал Советского Союза Р.Я.Малиновский объявил своим приказом благодарность, о чём внесли запись в мою военную учётную карточку.
Жили мы на втором этаже новой гостиницы  в северо-восточном районе посёлка в двухместном номере со старшиной  Балясниковым Петром Дмитриевичем — бакинцем, очень воспитанным и выдержанным, приятным в общении, знатоком многих исторических фактов. Это был период увлечения  поэтическим творчеством. Ни дня — без строчки.
Однажды, сидим в офицерской столовой, и мой товарищ старшина Геннадий Злобин рассказывает мне, как он всю ночь мучился, сочиняя песню, и, кажется, получилось. И напевает: «Хорошо, когда снежинки падают на ресницы и на волос твой. Хорошо, когда тебя обрадует твой любимый дорогой…»  Исполнив куплет, он сказал, что было бы неплохо, если бы я помог ему закончить эту песню. Я в восторге от слов и музыки песни, даже стал подбрасывать кое-какие мысли по поводу продолжения. Геннадий доволен, от похвалы потирает руки. Минут 10-15 идёт живейшее обсуждение темы.
Вдруг по радио, раньше это практиковалось очень часто, просят приготовиться для записи новой песни и звучит: «Хорошо, когда снежинки падают…». Я смотрю с недоумением на своих друзей: Геннадия Злобина, Ивана Ворника, Геннадия Данилова и  они начинают дико хохотать, видя результат своего розыгрыша на моём лице
Атмосфера закрытого гарнизона, конечно, угнетала многих офицеров из нашего окружения.
Однажды на дежурстве наш сослуживец, очень даже габаритный майор Виктор Журко решил попробовать — сможет ли он застрелиться. Приложил пистолет к виску и выстрелил в потолок. Утром нам демонстрировал опаленные волосы на виске. Тогда и у меня родилось:
Лежу тихонько под землёй.
Уж не стучит в висках
И смерть холодною змеёй
Мой охраняет прах.
Ветер с надгробного камня
Всё успеет стереть,
Песни же петь меня помня,
Будет нетленная — Смерть.
Для оценки материального ущерба, нанесенного самым мощным ядерным  взрывом, в начале 1962 года небольшая комиссия во главе с начальником ОНЧ подполковником Касимовым Орестом Гусейновичем, в состав которой меня также включили, вылетала на вертолете в поселок Северный в проливе Маточкин Шар.
То, что я увидел там, меня поразило. От клуба, который должны были ввести в эксплуатацию 7 ноября, остались только два крыла, а центральную часть вместе с залом   —  как ножом срезало. Потом мне специалисты разъяснили, что ударная волна идет не стеной, а в виде турбулентного потока, а он пришелся как раз на среднюю часть клуба.
Напрочь были снесены также  все жилые строения. Осталось только часть стены от большого вещевого склада. Многие материальные ценности, видимо, просто не успели вывезти. Сапоги, валенки и прочее военное имущество взрывной волной развеяло по льду пролива. Рулонами валялись вафельные полотенца, тюками —  портяночный материал. Особенно много было коробок из пищевого металла с запаянными в них галетами. Склад, устроенный в скале,  был забит  сливочным маслом в коробках по 24,5 кг.
В августе 1962 года снова на одном из кораблей обслуживания дизельэлектроходе «Байкал» прибыли к месту полевых испытаний. Жили на корабле. Заведовал продовольственным складом мой земляк Валентин Саломатин, который, узнав, что у меня 30 августа день рождения, пригласил земляков отметить его у него на складе. Он же и научил — как  нужно пить спирт: наливаешь полстакана виноградного сока, затем туда же по лезвию ножа вливаешь спирт, который, не размешиваясь, остаётся наверху, выдох, затем залпом выпиваешь спирт и запиваешь соком. И так — каждый тост. Утром стакан воды – и снова, как бы, день рождения.
С 5 августа — новые серии взрывов, начали с 21100 кт. Мы вышли в море и, несмотря на запреты, задраенные люки и иллюминаторы, подвергая себя рисковой опасности, ухитрялись наблюдать за развитием ядерного взрыва. Всего по декабрь было произведено более 30 ядерных испытаний различной мощности. Наибольшее количество испытаний было произведено в сентябре.
В сентябре, когда уже появился первый снег, начали строить палаточный городок в оконечности мыса на пологом берегу. Вначале поставили штабную конторку на санях — типа прорабской. Два кабинета: слева и справа, а в центре — буржуйка, отапливаемая углем. Я с разрешения командира стал жить в ней и охранять вверенное мне имущество, которое кроме белых медведей и тащить-то некому, да и тем не надо.
В то время я увлекался английским поэтом Байроном и вечерами в своем стихоплётстве подражал ему:
Рукою теребя свои монисты,
Не пишешь ты,
И знал я наперед, что это будет так,
Какой же, в самом деле, я чудак.
Питаться ходил на корабль, который был пришвартован к пирсу. Однажды попросил у коков (поваров) куриные яйца, чтобы иногда готовить у себя и не ходить лишний километр. Они положили мне с десяток яиц в бачок из-под второго и, чтобы по дороге  не разбились, переложили их соломой, которая используется при транспортировке (тогда у нас  ещё не знали что такое гофре). Была метель, запорошенный снегом бачок оставил на полу, и яйца с соломой смерзлись так, что не отодрать. Тогда я залил их водой и поставил на буржуйку.
В это время, оказывается, прилетел на вертолете начальник гарнизона генерал-лейтенант Кудрявцев Гавриил Григорьевич и решил осмотреть — как подготовлена площадка под  палаточный городок, а  меня об этом не уведомили. Лежу и читаю Байрона, как вдруг открывается дверь и входит генерал со свитой.
Вскочил,  докладываю: «Комендант палаточного городка старшина Аюпов». Подошел ко мне, пожал руку. Взял в руку книгу и удивленно: «Байрон?!». Пару вопросов о ходе работ и на выход, однако, остановился у буржуйки и со словами: «А что готовите?» открыл крышку бачка, а там — под парами яйца в соломе.
Конфуз! Особенно, после Байрона. Генерал молча накрыл крышку и вышел из «штабной». Командир Касимов О.Г. в воспитательных целях погрозил мне кулаком и вышел вслед. А я остался наедине с Байроном в руках и яйцами в соломе.
Через два-три дня в палаточном городке осталось не более 15 офицеров ( в том числе: капитан третьего ранга Вадим Васильевич Маслевцов, капитан-лейтенант Евгений Кокорев, старший лейтенант Геннадий Тумчёнок и др) и пять-шесть матросов — в основном водители ГТС.  Жил в офицерской палатке, в которой было  10 двух ярусных армейских кроватей со спальными мешками. В центре — буржуйка. В углу — стол и 200 литровая бочка 96 градусного спирта (совсем недавно узнал, что спирт  выводит из организма стронций, тогда мы об этом не знали, но организм с его помощью активно защищали).  В принципе он предназначался для технических целей: им промывали регистрирующую аппаратуру на точках каждый раз, когда выезжали снимать с них показания.
Кстати, я оказался неплохим цирюльником. Такие под ножницы модные причёски делал — закачаешься. Мои сыновья потом оценили мой профессионализм и стриглись только у меня. Не без слёз, конечно.
Для помывки оборудовали баню в одной из палаток: из двухсотлитровой бочки сварили печку, рядом поставили для горячей воды другую бочку, срезав верхнюю крышку, и наполнили её снегом.
Приказ командира: первому опробовать баню — коменданту. Ветреная погода, мороз —  градусов 15. В этих условиях со мной согласился на эксперимент лишь старший лейтенант Геннадий Тумчёнок. К сожалению после службы наши пути не пересекались, хотя мы очень ладили. Он был всего на год  старше меня, заводной москвич, жил на ул.  Кузнецкий мост. Заходил туда я, будучи проездом в отпуск летом 1962 года. В большой московской с высокими потолками кухне пили чай с его отчимом, Федором Тимофеевичем, и мамой, Раисой Павловной, за разговором о нашей службе.
Натопили углем так, что печь раскалилась — до красна, рядом стоять невозможно — обжигается та часть тела, которая к печи, а противоположная — замерзает. Ни на скамейке посидеть, ни на полу постоять — все прихвачено морозом. Пританцовывая и матерясь, начали мыться. Намылились, а вода не смывается: горячая вода из снега и охлаждали её снегом. Дали команду матросам — нарубить  срочно лед и только  после этого банный процесс удалось завершить.
Однажды со старшиной Титовым решили поймать песца. Они частенько  крутились около помойки невдалеке от палатки-столовой. Зверь очень осторожный. Стрелять – шкуру испортишь. Тогда я, припомнив, как в детстве ловил синичек, взял большую фанерную коробки из-под папирос, поставил на кучу пищевых отходов, и, подперев сторожевой палочкой, залёг за палаткой. Пришёл подкормиться песец и тут я накрыл его коробкой, выдернув нитью сторожевую палочку. Титов, одев меховые рукавицы, чтобы песец не прокусил руку, вытащил его из-под коробки. Зверь  был просто красавиц – северный лис — чисто белого окраса. Принесли, показали и другим поселенцам, но потом решили отпустить. Держать живьём – негде. Шкуру обработать – некому.
Тумчёнок подстрелил нерпу. Их на льду в заливе, особенно в солнечную погоду – тьма. Но очень чуткий зверь. Близко не подпускает — сразу в лунку и под лёд. Однако Геннадий в белом маскхалате сумел достаточно близко подползти и из автомата расстрелять нерпу. Все потом пробовали её печень и говорили, что очень похожа по вкусу на свиную. Но я не стал её пробовать.
К ноябрьским праздникам в залив зашел знаменитый ледокол «Красин». На нём пришли крупные ученые-ядерщики из Ленинграда и высокопоставленные военные чины из Москвы. Это было связано с подготовкой заключения договора 1963 года о запрещении ядерных испытаний в трех средах и переходом на реализацию программы подземных ядерных испытаний.
Всех офицеров-испытателей пригласили на корабль. Командир – начальник ОНЧ  Касимов О.Г. включил в состав группы  и меня. Корабль стоял в километрах двух. Добирались на лыжах. Поднимались по штормтрапу на борт высотой не менее 10 метров. Пока шло совещание офицеров, мне организовали небольшую экскурсию по легендарному ледоколу — познавательно и интересно. Экипаж — гражданский.
После завершения совещания в честь испытателей — банкет. Я единственный старшина – комендант палаточного городка принял участие в шикарном банкете.  Кают-компания блестит богатым убранством: вся обшита красным деревом, большой овальный стол из дуба, из него же кресла с резными орнаментами и мягкими сидениями. После наших палаток — это был рай. На столе — все по высшему разряду. Из-за молоденьких официанток чуть не свернули свои шеи, а глаза крутились, как у хамелеонов,  на 180 градусов.
Утром проснулся с такой головной болью, что не только ходить, даже говорить не хотелось. Остальные были уже при деле. Спал я на втором ярусе, а через проход спальный мешок пустовал – хозяин был в отьезде. Вот туда и перебрался, замаскировав своё место так, как будто я сплю в своем спальном мешке, и снова забылся глубоким сном.
Через какое-то время слышу шум, крики. Встал и начал одеваться. В палатке сидел капитан-лейтенант Евгений Кокорев (классный волейболист, никто не мог принять мяч, который он, как гвоздь, забивал рядом с сеткой), увидев меня, стал смеяться.
Оказалось, что после того, как я перебрался в чужой спальный мешок в палатку пришел командир и спросил меня. Ему сказали, что я ещё сплю. Тогда он подошёл и стукнул своим геологическим молотком по спальному мешку, чтобы, таким образом, разбудить меня. Тут выясняется, что в спальном мешке меня нет. Все в удивлении — спецпошив (так мы называли утепленную штормовку) здесь, а самого нет, а на улице мороз под двадцать.
Пошли искать, выкрикивая мою фамилию. От этого шума я и проснулся.
Кокорев меня  предупредил, что командир очень злой и всыплет — по первое число.
Я быстренько оделся, отогнул край задней стенки брезентовой палатки, вылез наружу и скрытно побежал в стороны своего склада, где хранились «буржуйки», искрогасители, трубы и прочее. Схватил первый попавшийся искрогаситель, сунул его подмышку и пошел в сторону своей палатки, у входа в которую стоял офицеры и командир, занятый моими поисками. Ему показали в мою сторону, и он с удивлением спросил: «Где был?» Докладываю: «Меняю искрогаситель». Зашел в палатку, забросил в угол ненужный теперь искрогаситель и залез в свой спальный мешок  — досыпать.
Последний ядерный взрыв на полигоне состоялся 23 декабря 1962 года. Палаточный городок расформировали, нас на вертолетах вернули в поселок Белушья Губа. Подвели итоги работы на боевом поле: испытателям — заслуженные ордена и медали, а мне: «Грамота: Старшине Аюпову Т.Г.
За умелые и самоотверженные действия при подготовке и проведении специальных учений и проявленные при этом высокую организованность и дисциплинированность. Командир войсковой части 77510 генерал-лейтенант Г.Кудрявцев. 24 января 1963 года».
Грамота ценна мне тем, что, во-первых, не всем подряд такую вручали, а, во-вторых, эту Грамоту Начальника военного гарнизона на островах Новая Земля можно сейчас приравнять к Почётной Грамоте Президиума Верховного Совета  БАССР, которую мне вручили как высшую правительственную награду республики к 50-летию со дня рождения.
Новый 1963 год встретил в костюме Деда Мороза и на новогоднем вечере в Доме офицеров пригласил на вальс жену начальника гарнизона генерал-майора  Гавриила Григорьевича Кудрявцева. И чуть не опростоволосился — объявили вальс, а оказалось, что это — вальс-бостон, который я танцую неважно. Выручила смекалка и поддержка партнёрши.
В 23 часа 50 минут я должен был сидеть за столом с ребятами у Геннадия Злобина, который к этому времени женился на Большой земле и привёз в Белушку свою жену. Смотрю время уже без 15 минут. Все потянулись к банкетному столу. Я  в костюме Деда Мороза выскочил из Дома офицеров и припустился по главной улице посёлка к месту назначения. Встречные с удивлением и восхищением кричали мне что-то вслед, но я бежал из всех сил. С первыми ударами Кремлёвских курантов я открыл дверь в комнату моих друзей — к их восторгу.
Частенько проводил время за большим 12 футовым бильярдным столом в Доме офицеров.
В один из январских дней 1963 года вызывает меня, ставший к этому времени начальником  КЭЧ и подполковником, Клёнов Николай Николаевич  и говорит: «Сформирован новый взвод инженерного батальона, офицерских кадров не хватает. Учитывая Ваше образование и опыт работы, принято решение назначить Вас командиром этого взвода».
Я краем уха слышал, что до этого несколько старшин сверхсрочников нашей части уже отказались от такого назначения. Я что — рыжий? Зачем мне это нужно, тем более что в конце  лета заканчивается срок моего договора. И заявляю, что  категорически против.
В это время звонок «по вертушке». По тому, как вытянулся Клёнов, я понял, что звонит начальник гарнизона, и хотел деликатно улизнуть, но Николай Николаевич остановил меня движением руки, предлагая присесть. Я остался.
Клёнов доложился, в том числе и о ходе формировании взвода, добавив, что есть проблема с назначением командира, так как старшина Аюпов отказывается исполнять приказ. «Тот самый»: сказал Клёнов и передал мне трубку.
«Старшина Аюпов, принимайте взвод» — услышал я в трубке знакомый голос генерал-лейтенанта от артиллерии Кудрявцева Гавриила Григорьевича. «Есть, товарищ генерал»- ответил я и пошел принимать взвод.
В инженерном батальоне было три роты: дорожников, строителей и обслуживания водо-тепломагистралей и котельных. В роте обслуживания, где командиром был капитан Сысоев, сформировали третий взвод из числа матросов и солдат разных частей, которых просто некуда было пристроить, после полевых работ. В основном, это были старослужащие, у которых впереди — демобилизация. Им по 22, а мне 23 с половиной, но приказ есть приказ — его надо исполнять, тем более что формальности были уже улажены, и представление состоялось.
И вот отутюженный и  начищенный до блеска пришел заранее в казарму на первый подъём. В 7 часов утра вхожу в спальную комнату и объявляю: «Подъём!». Зашевелились и стали одеваться. Человек пять-шесть и не думают. Подошел, сдернул с них одеяла. Начали вставать и эти, но один снова натянул на себя одеяло и лежит. Повторно сдернул одеяло, тот продолжает лежать. Был у меня тогда помощником командира взвода какой-то безвольный старшина второй статьи ему  я и поручил поставить на ноги рядового Лапшина. Поставили. «Всем умыться, одеться и построиться на утреннюю поверку».
Построились. Объявляю: «Рядовой Лапшин выйти из строя». Стоит. Повторяю. Вышел. «За невыполнение приказа при подъёме два наряда вне очереди». Молчит, хотя по Уставу должен был сказать: «Есть два наряда вне очереди». Объявляю: «Три наряда вне очереди». Молчит. «От имени командира роты четыре наряда вне очереди». Молчит.
Командую: «Разойдись!». Сам — на доклад к командиру роты. Он приглашает рядового Лапшина и в моём присутствии начинает воспитывать: «Ты что  же, сопляк, сраные усы отпустил, а команды выполнять не научился? От имени командира батальона 5 суток гауптвахты». «Есть пять суток гауптвахты», — отвечает мой подчинённый. Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
Оформил приказ командира  батальона и отвел Лапшина «на губу». Заодно попросил своего знакомого старшину Мацкевича, чтобы он поставил моего — на «золотое место», т.е. чистить туалеты типа — сортир, коих в гарнизоне было предостаточно. Через пять дней Лапшин вернулся — как шёлковый.
Я за это время пригляделся и внёс командиру роты предложение о переназначении младших командиров. Он поддержал  и из числа, выявленных мной, неформальных лидеров, произвел назначения и представил их к присвоению соответствующих званий: матрос Кирьянов стал младшим сержантом и помощником командира взвода, и три ефрейтора, с подачи Кирьянова, — командирами отделений. Проблема  дисциплины было снята. Мне оставалось лишь контролировать, чтобы  не было перегибов со стороны младших командиров. Для закрепления их авторитета, я всегда удовлетворял просьбы  на предоставление им, а через них матросам и солдатам, увольнительных из части не только в воскресные, но и будние дни.
Мне повезло: мои младшие командиры ни сами не нарушали дисциплины, ни другим не позволяли, да так, что наш взвод  очень скоро стал числиться на хорошем счету у командования. Вскоре выяснил, что досрочной демобилизации будет способствовать поступление в высшее учебное заведение. Я принялся за дело и выбрал в качестве объекта — переводческий факультет Института иностранных языков имени Мориса Тореза в г. Москве. Заручился поддержкой:
«Согласовано.
Врио начальника политотдела в/ч 77510 капитан первого ранга Полухин.
15 июля 1963 года.
Рекомендательное письмо.
Старшина сверхсрочной службы Аюпов Талгат Гареевич за время службы в КЭЧ войсковой части 77510 на должности техника-строителя, а затем на должности командира взвода, показал себя дисциплинированным, исполнительным, требовательным к себе и подчиненным, знающим порученное дело командиром.
За хорошую службы неоднократно поощрялся командованием части, имеет благодарность от Министра Обороны СССР.
Являясь секретарем комсомольской организации, проводит большую работу среди комсомольцев по разъяснению политики партии
Окончил годичную партийную школу с оценкой — «хорошо». Внутреннюю и внешнюю политику партии и Советского Правительства понимает правильно и разъясняет её личному составу.
Государственную и военную тайну хранить умеет.
Тактичен и вежлив в обращении. Пользуется заслуженным авторитетом среди командования и подчинёнными.
Рекомендуем старшину Аюпова Т.Г. для поступления в институт иностранных языков.
Секретарь партийной организации в/части 77510 «Б» майор т/с Ульев».
Так состоялась моя демобилизация.
Кстати, это единственный документ «с синей печатью», подтверждающий, что я действительно в звании старшины занимал офицерскую должность командира взвода. Ни в военный билет, ни в учётную карточку, как потом выяснилось, эта запись не была внесена.
Офицерское звание я всё же получил, но значительно позже. Лейтенанта мне присвоили 31.03.1972 г., а старшего лейтенанта  – 30.04.1977г. С 1.01.1994 г. исключён с воинского учёта Кировским РКВ г. Уфы в связи с достижением предельного  возраста., но уже при росте 170 см.
В 1992 году в центральной газете «Правда» впервые предали гласности факты ядерных испытаний на Новой Земле. О неразглашении которых с меня, в своё время, было взято обязательство. А в начале 1995 года я узнал, что при Доме офицеров начали формировать республиканское отделение Комитета ветеранов подразделений особого риска Российской Федерации.
Организационными делами занимался Ягафаров Наиль Гизатович — член Комитета. Он  принимал участие в испытаниях ядерной бомбы на Тоцком полигоне, в создании Комитета ВПОР РФ и республиканского отделения. Наиль Гизатович мне подсказал, куда следует обратиться по поводу оформления документов.
Через Кировский райвоенкомат я обратился к командиру в/ч 31100 с просьбой подтвердить моё участие в ядерных испытаниях. В день рождения получаю ответ: «Настоящим сообщаю, что Вы утверждены командиром войсковой части 31100 в списках непосредственных участников испытаний ЯО на о. Новая Земля.»
В Ленинграде прошел Мандатную комиссию. Вскоре вызвали в Башвоенкомат и вручили Удостоверение Ветерана Подразделений Особого Риска Российской Федерации.

Аюпов Талгат Гареевич, 23 февраля 2010 г.

Республика Башкортостан. Уфа-450009, проспект Октября 46, кв.53
тел 8 927 23 96 308