Журнал «Патриот Отечества», №8, 2004 г.

Новоземельский ядерный полигон… Он начал создаваться 50 лет назад, осенью 1954 года, а через год, 21 сентября, был введен в строй — здесь прогремел первый ядерный взрыв. По замыслу советского руководства, Новоземелъский полигон должен был восстановить «мощностной» ядерный паритет между Соединенными Штатами, которые лидировали в атомном противоборстве, и Советским Союзом. Именно здесь в 60-е годы прогремели взрывы самых мощнейших в мире атомных бомб, возвестивших о достижении желанного паритета. В преддверии юбилея мы предоставляем страницы одному из активных участников ядерных испытаний на Новоземелъском полигоне — академику РАН, научному руководителю Российского Федерального ядерного центра (г. Саров), директору Института стратегической стабильности, лауреату Ленинской и Государственных премий СССР и РФ, министру атомной промышленности России (1992-1998 годы) Виктору МИХАЙЛОВУ.

ЯДЕРНЫЙ полигон на островах Новая Земля, куда я впервые попал в 1966 году, навсегда врезался в мою душу. Арктика настороженно принимает новичков, но потом всегда манит к себе. Нет, это не царство мертвой ночи, как рисовал ее русский художник Борисов на Маточкином Шаре, это величие самой Природы, где чувствуешь единство пространства и времени. Каждый год на Новую Землю прилетают миллионы пернатых, чтобы дать жизнь новому потомству, которое обязательно возвратится на эту землю, чтобы все повторилось сначала. Так и многих из нас эта земля поставила на крыло жизни для уверенного полета в голубую даль.

Теперь, в своем московском рабочем кабинете, с тоской в сердце вспоминаю тех, кого вряд ли еще раз встречу, и особенно тех, кого уже никогда не увижу. Это были прекрасные товарищи. Много раз мне приходилось с ними летать из аэропорта Астафьево, что под Москвой, на Новую Землю в тесной кабине для отдыха экипажа самолета АН-12 Военно-Морского Флота.

Мое «крещение» подземным ядерным взрывом произошло в 1966 году. Устье первой штольни выходило к проливу Ма-точкин Шар, а диагностические приборы регистрации данных измерений устанавливались тогда еще в мощных железных сооружениях, заглубленных в гранитный массив у входа в штольню. Отвесные скалы нависали над входом на высоте 500-600 метров, а сама выработка уходила в глубь горного скального массива на километр практически перпендикулярно к проливу.

Со своими коллегами-теоретиками мы каждый день ходили по каменистому берегу от поселка Северный к штольне и по шпалам внутри нее, где внимательно следили за всеми проводимыми там работами, особенно по установке ядерных зарядов.

Практически целые сутки надо было находиться там, где идет установка устройств и проводятся заключительные операции по их снаряжению, а температура там три-четыре градуса (по Цельсию). Разработчик ядерного устройства постоянно ведет наблюдение за всеми операциями, особенно в части выполнения всех инструкций. Нет, это не надзор за операторами, более правильно это было бы назвать авторским сопровождением, когда теоретик готов прийти на помощь своими расчетами при любой нестандартной ситуации в процессе работы и взять ответственность на себя.

Утомленные и прозябшие до костей, возвращались утром в поселок Северный в отведенный испытателям домик финской конструкции из щитовых блоков в русском исполнении. С одной стороны домика жил командир, обычно капитан третьего ранга, или начальник поселка Северный — так называли нашу базу на проливе, с другой стороны — мы, трое теоретиков. Это была небольшая однокомнатная квартира без канализации и водопровода, с открытым туалетом в коридоре. Кровати с металлической сеткой, да штатная тумбочка каждому, а в центре комнаты — деревянный стол без скатерти. Пресную воду утром привозил матросик, заполнял бочку — и все в порядке.

Здесь, в поселке Северный, были баня, столовая, хранилище жидкого топлива для передвижных электростанций, казармы для матросов и военных строителей, небольшой плац, где по утрам можно было наблюдать ритуальные построения военных. В поселке был и матросский клуб — длинное деревянное сооружение с лавками для посетителей. Кино было единственным развлечением по вечерам.

В свое «крещение» на Новоземельском ядерном полигоне я впервые понял, что такое ожидание погоды — циклона, необходимого для проведения опыта. Мы просидели на проливе почти целый месяц. Пришлось еще раз провести генеральную репетицию, при которой практически проверяются все процедуры действий групп испытателей, в том числе и работа всех устройств регистрации с холостыми записями или от имитаторов ожидаемых сигналов, за исключением одной — нет подрыва ядерных устройств.

Наступил ноябрь, снег давно уже лежал на земле, заметно сократился день, да и сильные морозы и шквальный ветер зачастили с Северного Ледовитого океана. К нам пришел дизель-электроход «Байкал» для обеспечения эвакуации на время опыта всех жителей поселка Северный. Перед ноябрьским праздником нас отпустили домой на Большую землю, то есть на материк, так как подходящая для проведения взрыва погода на ближайшие две-три недели не предвиделась. Однако я успел долететь только до Москвы, откуда должен был лететь в Арзамас-16, как явился посыльный на квартиру тещи, где я остановился на ночевку, на такой близкой моему сердцу и душе станции Лосиноостровская, в любимой Лосинке. Он сообщил, что взрыв произведен, но что-то там на Севере случилось, и надлежит срочно вернуться на ядерный полигон. Меня подвезли в аэропорт Астафьево, а оттуда военным бортом на Новую Землю, где все стало ясно.

После взрыва с гор сошла большая лавина камней и щебня и завалила железные сооружения с диагностической аппаратурой у входа в штольню. Хотя у нас была телеметрия основных данных на безопасное расстояние на КП, однако встал вопрос о раскопке из-под завала диагностических приборов. Дня оценки реальной обстановки по возможному извлечению аппаратуры руководитель Государственной комиссии попросил меня и еще двух офицеров полигона по возможности обследовать завал на месте. Приблизившись на вертолете к завалу, где радиационная обстановка была почти нормальная, мы вышли втроем из вертолета, взяв с собой дозиметры, и медленно направились к лавине. На месте расположения диагностической аппаратуры нашему взору предстали громадные камни весом в десять-пятьдесят тонн с мелкой щебенкой между ними.

Взбираясь на эти громады, с трудом поднялись на верх лавины около десяти метров высотой, затем стали осторожно спускаться. Мы давно уже перестали смотреть на индикаторы дозиметров (так поразила окружающая нас картина) и молча спускались с гребня лавины, однако глубокая тишина, темные глыбы камней создавали ощущение застывшей и затаенной опасности. Чувство не подвело. Мгновенно все трое разом увидели нежно-голубое свечение выходящего из расщелины прозрачного газа. Это было свечение радиации или так называемое черенковское излучение проникающих через воздух частиц от продуктов ядерного взрыва. Не сговариваясь, мигом слетели вниз, вскочили в вертолет и — на корабль. Так прошло мое «крещение» Новой Землей.

В те ноябрьские дни государственная комиссия располагалась на дизель-электроходе «Байкал». Об этом корабле, который во второй половине шестидесятых годов обеспечивал подготовку и проведение первых подземных ядерных испытаний в проливе Маточкин Шар, можно написать много хороших слов, его команда не раз нас выручала после опыта в сложной радиационной обстановке, когда уже большие ледяные поля бороздили пролив из Карского в Баренцево море. Он мог ходить при толщине льда до одного метра, красиво рассекая встречные льдины.

Моряки Северного флота с уважением относились к нам и обычно на переходах с пролива до поселка Белушья Губа, или Белушки, а от нее до Североморска, что на Кольском полуострове недалеко от столицы Севера — Мурманска, всегда уступали свои лучшие каюты и кают-компанию офицеров для проведения оперативных совещаний государственной комиссии. В тот раз, возвратясь с завала на корабль, мы доложили, что нецелесообразно проводить раскопки и пытаться извлечь диагностические приборы. Так и лежат они до сих пор под завалом, напоминая об истории освоения технологии проведения подземных ядерных взрывов. После обсуждения комиссия решила возвращаться на «Байкале» в Белушку.

Потом таких переходов было много, но этот первый морской переход в середине ноября запомнился мне своей красотой, величавой ночной картиной темно-синего неба, разрезанного северным сиянием, переливающимся цветными узорами до горизонта, переходящего в небо, и шарами светящихся медуз, возбужденных движением нашего корабля. С тех пор я полюбил этот край.

Ночь на переходе проходит очень быстро, и я все время простоял на капитанском мостике, любуясь ночным пейзажем и темными контурами скалистого берега. Отличная и слаженная швартовка у небольшого пирса — и мы уже на берегу в Белушке.

Все-таки человек — земное существо, как приятно пройтись по заснеженному твердому берегу при небольшом морозце. Человеку нужна твердость в ногах, да и в своих устремлениях к заветной мечте тоже.

Два-три дня в Белушке пролетали быстро, и после написания отчетов о работе и проведения государственной комиссией заключительного совместного заседания со всеми службами полигона, где тщательно разбирались все этапы подготовки и результаты проведенного эксперимента, — домой!

Сегодня, бывая с инспекцией на Новой Земле, вновь и вновь возвращаюсь в свою молодость, вспоминаю будни суровой, но счастливой жизни здесь на протяжении двух десятков лет — каждые лето и осень. Убывая с Новой Земли, говорю: до новых встреч, труженики Арктики!